Страница 9 из 18
Москва в годы великой Смуты и позже (XVII в.)
В начале XVII в. Москве пришлось пережить тяжелые времена Смуты, иностранной интервенции. После изгнания поляков Москва представляла собой ужасное и жалкое зрелище. На месте многих строений Земляного и Белого города – пустыри, заросшие бурьяном. Все, что могло гореть, было сожжено, даже в Кремле дворцы и соборы стояли без кровель. О степени разорения свидетельствует следующий факт: мать вновь избранного царя Михаила Федоровича сетовала на то, что молодому царю в Кремле поселиться негде. Шведский посол Петрей де Ерлезунда писал о Москве того времени: “Таков был страшный и грозный конец знаменитого города Москвы”.
Москва вновь застраивается . Москвичи довольно скоро восстановили свой город. Уже через 10-12 лет Москва вновь застроилась. Строительство в подавляющем большинстве, как и прежде, было деревянным, сравнительно быстрым и недорогим. В Москве было несколько рынков “типовых срубов”, а сборка домов осуществлялась за 2-3 дня. Застройка Москвы шла по-прежнему стихийно, хаотично. Возвращавшиеся в Москву посадские люди ставили дворы на старом месте. Единственное распоряжение властей по поводу планировки улиц города было принято после майского пожара 1626 г., причинившего огромный ущерб Китай-городу и Кремлю. Оно касалось расширения улиц и переулков в Кремле и прилегающих к нему районах. Но, несмотря на отсутствие какого-то определенного плана, наметившаяся ранее радиально-кольцевая система планировки города не только сохранилась, но и получила еще более отчетливое выражение.
Застройка Москвы постепенно становилась все плотнее, хотя размеры усадеб могли быть самыми разными. В любых усадьбах, даже самых маленьких, передняя часть двора обычно отводилась под постройки, задняя – под огород и сад, которые были непременной принадлежностью даже самого бедного домишки.
К основному срубу дома нередко пристраивали еще несколько срубов, и получалось нагромождение построек разного типа и вида, с окнами разных размеров, несколькими входными дверями, несколькими лестницами и т.д. Жилища могли состоять и из одной избы, даже без сеней, но при этом сохранялся наиболее распространенный их тип – двойня, т.е. два сруба, соединенные сенями. В одном из них жили зимой, в другом – летом. Первый назывался избой, второй- клетью, он не отапливался. Из-за дороговизны земли срубы надстраивали вторыми и даже третьими этажами. Окна были либо с деревянной заслонкой, либо слюдяные; в богатых домах входили в употребление и стекольчатые. Крыши делали с крутым наклоном, так, чтобы дождевая вода скатывалась с них как можно легче. Внутри дома, по диагонали от печи, находился красный угол, в котором помещались домашние иконы и в котором хозяин обычно принимал дорогих гостей.
Стали появляться и каменные дома – большие, красивые, украшенные резьбой по белому камню или кирпичу. Так, при строительстве прекрасных палат боярина Волкова (дворец князя Юсупова) в Большом Харитоньевском переулке использовалось сочетание красного кирпича с белокаменными резными деталями.
Довольно значительное строительство проводила казна. Прежде всего восстанавливались и ремонтировались крепостные сооружения. Кремль в XVII в. постепенно утрачивал оборонное значение, это скорее был уже дворец, а не крепость. Однако в сложное, “бунташное” время кремлевские стены охраняли дворец от бунтарей, к тому же они придавали царской резиденции величественность. Поэтому в середине XVII в. встал вопрос об общем ремонте кремлевских стен. Ремонт затянулся и был окончен только к концу столетия. Главные башни стен Кремля – Фроловская, Никольская, Тайницкая и другие - украсились шатрами.
На Фроловской башне, которая была переименована в Спасскую, появились новые часы. Их смастерили под руководством английского архитектора Христофора Галовея русские кузнецы-часовщики Ждан, Шумило и Андрей Вирачевы, а 13 колоколов для перечасья отлил литейщик Кирилл Самойлов. Счет времени шел не от полуночи или полудня, а от восхода до заката и от заката до восхода солнца. Так как в Москве самая большая продолжительность светового дня определяется 17 часами, то и на циферблате в виде лазоревого круга было 17 делений. Время показывала неподвижная стрелка, изображавшая солнечный луч, а вращался сам циферблат. Выше циферблата стоял двухъярусный восьмерик (восьмиугольный цилиндр) со звонами, в котором размещались часовые колокола. Часовщик ставил на первый час стрелку-луч на рассвете и на закате. Выше часов Спасская башня была украшена “болванами” – изваяниями людей и зверей из белого камня. Из соображений нравственности идолов одели в суконные кафтаны-однорядки.
Во рву Кремлевской стены к тому времени уже не было воды, часть рва возле Неглинной превратилась в зверинец – там помещались диковинные звери, присланные в подарок царю.
Стены и башни Китай-города после разорения в начале века тоже нуждались в ремонте, что было зафиксировано в специально составленном в 1629 г. перечне всего, что нуждалось в ремонте. Согласно этому свидетельству в стене были обнаружены трещины, камни и кирпичи выпадали чуть ли не до половины стены, зубцы во многих местах обвалились. У Никольских и Ильинских ворот с 1612 г. остались пробоины от снарядов. Вплотную к стене примыкали жилые строения, причем предприимчивые москвичи выковыривали из стены кирпичи и устраивали “печуры” (выемки) для дровяных складов, сараев и т.д. Конечно, стена Китай-города находилась в явно плачевном состоянии, но о том, что производился или нет ремонт, источники не сообщают.
Большое внимание обращали на содержание внешних укреплений: было предпринято строительство нового грандиозного земляного вала со рвами с внутренней и внешней стороны. Постройка шла быстро, и уже в 1638 г. круг отремонтированного Земляного города замкнулся.
На территории Кремля и Китай-города шло большое каменное строительство. Восстанавливали и строили заново царские теремные дворцы, здания приказов. В первую очередь, как и раньше, восстанавливались и украшались церкви и монастыри. Благоустраивалась и Красная площадь, недаром именно в XVII в. она получила это название – Красная, красивая. Раньше место на восток от Кремлевской стены называли Пожаром, Торгом. Были построены через ров у Кремлевской стены мосты от Спасской и Никольской башен. Еще краше стал собор Василия Блаженного, получивший эффектные шатровые крыльца. Московские власти пытались, правда безуспешно, освободить Красную площадь от мелких деревянных лавчонок. Был воздвигнут в Китай-городе новый обширный Гостиный двор – центр “купецкого чина”.
Облик Москвы XVII в. Облик остальной Москвы в XVII в. был очень своеобразен. Кроме характерной радиально-кольцевой планировки можно отметить скопления поселений слободского типа, разбросанных на большой территории. Таких слобод Москва в XVII в. насчитывала более 140. Кроме уже упоминавшихся слобод появилось много новых за пределами Земляного города. Это были Басманная, Новая Кузнецкая, Гончарная слободы. Люди, приставленные к царской охоте с ловчими птицами, жили в Сокольниках. В Хамовниках обитали ткачи, около Смоленских ворот – плотники, имевшие приходскую церковь Николы Плотника. Таганскую слободу населяли мастера по выделке таганов – треножников для котлов. Слободы военного ведомства в основном располагались вдоль Земляного города, а также в Замоскворечье. У въездов в Москву на важнейших дорогах находились ямские слободы.
Кроме таких поселений, где люди объединялись по роду занятий, в Москве появились и слободы, в которых жили иностранцы. Попавшие во время Смуты в Москву жители подвластных Речи Посполитой районов и не захотевшие туда возвращаться после Деулинского перемирия, основали многолюдную Мещанскую слободу. Обосновавшиеся в Москве армяне образовали слободу, от которой осталось название нынешнего Армянского переулка. Грузинские улицы получили свое название в связи с тем, что здесь поселилось много грузин. Во второй половине XVII в. в Москве увеличилось число иностранцев, поступивших на службу Русскому государству. Это были офицеры, лекари, аптекари, мастера многих профессий из Англии, Голландии, Германии, Дании, Швеции, которых русские собирательно именовали “немцами”. Их всех селили в специальной Немецкой слободе, располагавшейся вначале неподалеку от Покровских ворот, а затем переведенной на Яузу и ее приток Кукуй. При выезде на дорогу во Владимир существовала Греческая слобода.
Слободы отделялись друг от друга обширными пустыми пространствами, огородами, пашнями, выгонами. Сохранились любопытные описания межевых знаков между ними, представлявших собой небольшие ямки с разным содержимым: в одной из них – “горшочек с углем”, в другой – “кобылья голова да каменья”, в третьей – “горшечные черепья”, в четвертой – “кирпичное сщебенье” и т.д.
В середине XVII в. в Москве появилось еще одно новшество – каменный мост через Москву-реку. В 1643 г. для строительства такого моста пригласили палатных дел мастера из Страсбурга, некоего Кристлера. Новый мост должен был заменить прежний деревянный плавучий Всехсвятский мост против улицы Полянки. По проекту Кристлера сделали деревянный “образец”, т.е. модель моста, после чего дьяки Каменного приказа учинили строгий экзамен Кристлеру. В результате мост ему строить не доверили. Его строителем стал русский мастер старец Филарет.
В XVII в. Москва живописно раскинулась на семи невысоких холмах, но большинство улиц и домов были далеко не живописны. Возвышенности, речки и овраги делали улицы извилистыми и неровными. Летом их покрывал толстый слой пыли, легко превращавшейся в грязь, поэтому, во время, например, крестного хода или других важных шествий впереди шли около сотни метельщиков, которые расчищали дорогу метлами и посыпали ее песком. Однако несмотря на узкие грязные улицы, неприглядные хибары посада, Москва конца XVII в. производила на иностранцев более выгодное впечатление, чем в начале века. Например, спутник Антиохийского патриарха Макария Павел Алепский писал о ней с восхищением.
Развитие ремесел и мануфактур. Численность населения Москвы в XVII в. составляла около 200 тыс. человек и в разные периоды была различной: частые пожары и эпидемии сопровождались огромными жертвами. Так, в 1654 г. во время эпидемии чумы погибло больше половины обитателей слобод. Однако город неуклонно разрастался; в Москву стремились крестьяне и ремесленники из окрестных мест.
Город прочно удерживал славу самого крупного центра ремесла и торговли страны. Специалисты более чем 250 ремесел жили и работали в Москве, производя свою продукцию как на заказ, так и на рынок. Эти люди жили как в тягловых, так и во владельческих слободах. Тягловыми назывались слободы, где населявшие их ремесленники платили подати в казну, а владельческими – слободы, где ремесленники жили на земле феодала, и на них тягло не распространялось. Тяглом в России в XV – начале XVIII вв. назывались денежные и натуральные государственные повинности крестьян и посадских людей. Кроме того, развивались слободы, находившиеся в ведении казны: каменщиков, кирпичников и других, а также обслуживавшие царский дворец – ткачей, оружейников, ювелиров. Кузнецы выпускали самую разную продукцию: от гвоздей и топоров до военных доспехов, славившихся своей прочностью. Кольчуги, замки к ручному огнестрельному оружию становились произведениями искусства. Имена выдающихся специалистов меднолитейного, серебряного, золотого, пушкарского дела живы до сих пор. Это, например, Дмитрий Сверчков, изготовивший меднолитейный шатер для Успенского собора Кремля и золотивший главу колокольни Ивана Великого. Удивительным было искусство золотых дел мастеров; резчики по дереву создавали шедевры мирового масштаба, такие, как деревянный дворец в Коломенском, иконостас Новодевичьего монастыря. Даже будничные вещи – блюда, ковши, ларцы, сундуки, украшенные орнаментом и надписями, становились произведениями искусства. На внешнем рынке высоко ценились русские кожи. Большой город насчитывал множество людей, связанных с изготовлением продуктов питания: хлебников, калашников, квасников и др.
Развивались и мануфактуры. Мануфактура (от лат.manus - рука и faktura - изготовление) – промышленное предприятие, основанное на незначительном разделении ручного труда и ручной ремесленной техники. Мануфактурное производство подготовило переход к машинному производству. В начале 40-х гг. XVII в. на Пушечном дворе, игравшем важную роль в производстве пушек и колоколов для всей страны, взамен деревянных помещений соорудили каменные. На этой мануфактуре трудилось уже несколько сот работников, а ее территория превратилась в небольшую крепость: на левом берегу Неглинной встала стена с башнями, огораживавшая большой двор; внутри находилась высокая с конусообразным верхом башня для литья пушек и еще одна, чуть поменьше, для отливки колоколов. В кузнечном деле начали использовать водную энергию реки Неглинной. Много мастеров работало на Денежном дворе. “Хамовное дело”, т.е. изготовление полотна, сосредоточено было в основном в Кадашевской слободе, принадлежавшей дворцовому ведомству. Полотно и изделия из него поступали прежде всего на нужды дворца. В его изготовлении принимали участие жены, сестры, дочери ткачей. В 1632 г. на территории Кремля начал действовать Бархатный двор. В 1655 г. под Москвой на реке Пахре появилась так называемая бумажная мельница, а в дворцовом селе Измайлово возникла стекольная мануфактура.
Развитие торговли . Главным торжищем Москвы по-прежнему оставался Китай-город. Лавки, шалаши, навесы и прочие торговые пункты располагались не только в Гостином дворе, но и на Никольской улице, на Варварке, в других местах. Все торговые ряды были специализированными. Их насчитывалось уже более сотни: почти 20 одежных, включавших замочный, игольный, ножевой и прочие; ювелирные ряды, отличавшиеся чистотой и “вежеством” продавцов; иконный ряд; белильный ряд, где торговали стрелецкие жены и вдовы; съестные ряды: яблочный, дынный, огуречный, капустный ряды стояли отдельно. Хлебная торговля велась в основном на берегу Москвы-реки. На мосту, перекинутом через ров от Спасских ворот Кремля, торговали книгами, рукописями, лубочными картинками. Здесь же находилось что-то вроде биржи труда для священнослужителей. Их нанимали для того, чтобы за умеренную плату отслужить молебен или окрестить младенца. В ожидании клиентов эти священнослужители вели себя как обыкновенная мирская орава: боролись, бились на кулачки, дразнили и высмеивали друг друга. Торговали, конечно, и в других местах, например на площадях у ворот Белого и Земляного города, но там торг был гораздо менее оживленным.
Развитие культуры . Русская культура в этот период становится более мирской, как бы освобождаясь от влияния церкви. Церковь уже не могла претендовать на исключительное владение умами. Духовное развитие общества все более выходит за узкие рамки, ограниченные религиозными догмами, приобретает “мирское”, светское содержание. Выступая против вольнодумства, духовенство стремилось воспитать в народе покорность властям, кротость расценивалась как величайшая добродетель. Такие наставления заполняли не только религиозные трактаты и поучения, но и школьные прописи, имевшие тогда широкое распространение в Москве. Однако время брало свое, и церковникам нередко приходилось отступать.
Среди торгово-ремесленного люда Москвы существенно возросло число грамотных, судя по собственноручным подписям под приговорами слободских сходов, а также при судебных разбирательствах. Обучение грамоте обычно было домашним, т.е. детей отдавали в услужение мастерам-грамотеям, чтобы они попутно учили детей грамоте. Сохранилась челобитная некоего восьмилетнего Якушки, который был отдан отцом мастеру для обучения письму. Мастер бил мальчика “безвинно”, из-за чего Якушка сбежал, но, судя по челобитной, успел обучиться грамоте.
Существовали немногочисленные школы при церквах. В 1688 г. при церкви Иоанна Богослова был открыт “гимнасион” для изучения славянского, греческого и латинского языков, а также и для изучения других наук – “свободных учений”. На казенный счет содержалась школа при Заиконоспасском монастыре на Никольской улице, во главе которой стоял ученый монах, писатель и поэт Симеон Полоцкий. В 1680 г. открылась казенная школа при Печатном дворе, готовившая служителей как для самого Печатного двора, так и для Посольского приказа.
В 1687 г. в Москве появилось первое высшее учебное заведение - Славяно-греко-латинская академия, основание которой было вызвано потребностью в более систематическом образовании. Для преподавания в академии были приглашены греки-братья Иоаникий и Софроний Лихуды, окончившие университет в Падуе (Италия). Академия готовила священников и чиновников. Первыми студентами этой академии стали некоторые ученики типографской школы и молодежь из боярских и дворянских родов. Они изучали грамматику, философию, богословие, физику, риторику и многие другие науки.
В ходу были рукописные и печатные книги. Только за вторую половину XVII в. Печатный двор в Москве издал 450 тыс. букварей и других учебных книг, не считая церковной литературы. Некоторые учреждения (например, Посольский приказ) и отдельные частные лица (В.В.Голицын, А.С.Матвеев) имели довольно большие библиотеки, содержавшие книги на русском и иностранных языках. В Посольском приказе получали периодические издания, выходившие в Германии, Англии, Франции, Голландии.
Самым популярным был букварь Василия Бурцева, стоивший копейку. Тираж в 2400 экземпляров был распродан в 1651 г. в течение одного дня, что свидетельствует об интересе москвичей к грамоте. В 1648 г. вышла “Грамматика” Мелетия Смотрицкого. В конце века появился “Азбуковник” Кариона Истомина, облегчавший усвоение грамоты благодаря обилию умело подобранных иллюстраций. В то время единого правописания по всей стране не было, но московское, столичное письмо приобретало все большую популярность. В 1682 году была напечатана таблица умножения. Это издание имело название, указывавшее на практическое назначение таблицы.
Что касается литературы, то среди москвичей большой успех имели литературные произведения в прозе и стихах. Чтение житий святых не могло уже вполне удовлетворить любознательных москвичей. В литературе все больше проявляется мирское направление: москвичам нравились простые, житейские произведения – “О горе-злосчастии”, “О Савве Грудцыне”, “Повесть о Шемякином суде”, “Азбука о голом и небогатом человеке”, написанные выразительным разговорным языком, пронизанные народным юмором, изображавшие жизнь посадского люда и его трудную долю. Очень популярным был жанр песен и плачей. Например, в посадской среде возникла наполненная гражданским пафосом борьбы с иностранными интервентами песня о смерти князя М.В. Скопина-Шуйского.
В XVII в. были созданы последние летописные сочинения. “Новый летописец” излагал события от смерти Ивана Грозного до окончания Смутного времени. В нем доказывались права новой династии Романовых на царский престол. Центральное место в исторической литературе заняли исторические повести, имевшие публицистический характер, например такие, как “Временник дьяка Ивана Тимофеева”, “Сказание Авраама Палицына”, “Иное сказание”, были откликом на события Смутного времени.
К 1664 г. восходит история московского театра, когда в Посольском доме на Покровке была поставлена комедия труппой, приглашенной с Запада. А в 1672 г. Алексей Михайлович велел построить помещение для театра в с. Преображенском, где 17 октября и состоялся первый спектакль – “Артаксерксово действо”. Труппу, которая была составлена из немцев и специально обученных русских молодых людей, возглавлял лютеранский пастор И.Г.Грегори. Мужские и женские роли исполнялись мужчинами. Зимой спектакли ставились в бывшем доме Милославского – Потешном дворце. Спектакли были очень длинными, шли иногда по нескольку суток, но давались редко, по большим праздникам. Для царя перед сценой ставилось кресло, домочадцы смотрели пьесу из соседних комнат через специально устроенные решетки, так как считалось, что членам царской семьи неприлично на людях проявлять любопытство. Интересно, что театральные постановки на темы Священного писания разыгрывались часто в русских костюмах и весь реквизит был близок быту зрителей XVII в. Но после смерти Алексея Михайловича театр на некоторое время прекратил свое существование. Нужно отметить, что этот придворный театр не оставил сколько-нибудь заметного следа в истории русской культуры.
Для народа по-прежнему любимыми зрелищами были кукольные представления и выступления скоморохов – странствующих актеров, которые выступали в различных жанрах: певцы, острословы, музыканты, дрессировщики, акробаты. Исторические источники упоминают о них с XI в., но особенно они были известны в XV-XVII вв. Скоморохи, так любимые народом, преследовались церковью и светскими властями. Большой интерес вызывало также такое событие, как встреча иностранных посольств. По такому случаю от боярских дворов выделяли нарядно одетых встречающих, для царского же семейства устраивалась тайная “смотрельня” в Троицкой башне, откуда наблюдали за пышным въездом послов. Массу народа привлекали также царские и патриаршие выходы.
В XVII в. зародилась журналистика, что ознаменовалось одной из первых газет – “Куранты”. Ее готовили в Посольском приказе для ознакомления царя с зарубежными новостями. “Куранты” писались от руки в одном экземпляре на узких полосах бумаги длиной до нескольких метров. На смену им в XVIII в. пришла печатная газета “Ведомости”.
Архитектура и живопись XVII в. В архитектуре этого времени достиг расцвета своеобразный московский стиль, характеризующийся тем, что каменное зодчество использовало приемы, свойственные деревянному строительству: шатры, гирьки , закомары, кокошники. Для московского стиля характерна простота форм, сочетающаяся с эффектными лестницами, сводчатыми потолками, затейливой резьбой по камню. Краски в основном белые и красные.
В XVII в. было создано и уникальное резное деревянное сооружение – царский дворец Алексея Михайловича в Коломенском, который называли “восьмым чудом света”. Этот дворец имел 270 комнат и около 3 тысяч окон и оконцев. Его строили с перерывами в течение 40-80-х гг. XVII в. Работами руководили плотники Семен Петров и Иван Михайлов. Деревянная резьба выполнена белорусскими мастерами Климом Михайловым, Семеном Дементьевым и другими. Дворец просуществовал до середины XVIII в., когда был разобран при Екатерине II по причине ветхости.
Самым красивым каменным гражданским сооружением был Теремной дворец в Кремле. В нем воплотились самые характерные черты русского зодчества и прикладного искусства того времени – простота форм, сочетающаяся с эффектными лестницами и террасами, сводчатыми потолками, затейливой каменной резьбой наличников окон и парапетов, яркостью красок, живописностью рельефных изразцов. Строили дворец каменных дел подмастерья Антип Константинов, Бажен Огурцов, Трефил Тарутин и Ларион Ушаков.
“Узорочный” стиль начал проявляться и при возведении церковных зданий. У Варварских ворот Китай-города на средства купца Никитникова была построена церковь Троицы, соперничавшая красотой и изяществом с дворцами и соборами Кремля. В Путинках (угол улицы М.Дмитровки) появляется легкая, устремленная ввысь церковь Рождества Богородицы, имеющая три поставленных в ряд декоративных шатра и шатровую колокольню. Другими образцами зодчества второй половины XVII в. являются церкви Григория Неокесарийского на Полянке, Троицы в Останкине. Венец архитектуры XVII в. – удивительно красивая церковь Покрова в Филях, возведенная в 90-х гг. XVII в. Ее построил Л.К.Нарышкин, дядя Петра I, в своем имении в Филях. Согласно преданию, он дал обет построить церковь во время страшного для Нарышкиных стрелецкого бунта. Церковь получилась необычайно затейливой, с прихотливыми узорами, ярким сочетанием красного кирпича и белого камня, удивительно стройная и гармоничная. Сооружение внесено в списки ЮНЕСКО как особо важный памятник старины. Она утвердила стиль, получивший название, нарышкинское барокко (по фамилии главных заказчиков), или московское барокко . Он получил распространение в Москве в конце XVII в. Главные его особенности – значительная высота строений, имеющих богатый декор, резные наличники на окнах, изящные колонны по углам и каменные “гребешки” на кровле. Сочетание красного кирпича и узорчатых белокаменных поясов широко применяли и при перестройке некоторых московских монастырей – Новодевичьего, Донского и других, стены и башни которых уже утратили оборонное значение.
В живописи продолжают господствовать религиозные каноны, но и здесь начинает ощущаться стремление к мирскому началу. Шла упорная борьба между сторонниками старых и новых правил иконописания. Наиболее ярко новое направление в иконописании проявилось в творчестве артели иконописцев Оружейной палаты, которую возглавлял Симон Ушаков. В 1657 г. ими была написана икона “Великий архиерей”, на которой вместо стандартного лика изображено прекрасное лицо живого человека, вместо обычно темных тонов – реальная цветовая гамма. Появились первые живописные изображения Московского Кремля (на иконе “Митрополит Алексей у Московского Кремля”). Образцы живописи XVII в. сохранились в фресковой росписи кремлевских соборов, на стенах церкви Троицы в Никитниках.
Москва XVII иска не поскупилась оставить о себе память в архитектуре. Но предоставим слово памятникам иным — далеко не столь эффектным и впечатляющим, а для первого взгляда и вовсе скучным. Предоставим слово казенным бумагам XVII века.
Московская городская перепись 1620. года — самая обыкновенная и самая необычная. Обыкновенная потому, что перечисляла всех, кто жил в городе, платил любые налоги и подати, владел оружием и имел оружие на случай военного времени. Необычная потому, что она была первая после пожаров и разрухи Смутного времени, когда самые благожелательные из иностранных наблюдателей вынуждены были признать гибель русской столицы. «Таков был страшный и грозный конец знаменитого города Москвы», — шведский купец Петрей Ерлезунда написал эти слова в 1611 году, глядя на бушевавшее по всему городу огненное море.
Всего каких-нибудь девять лет — и снова те же улицы, те же церковные приходы — основная территориальная единица средневекового города. Дворы остались в их старых земельных границах. Если хозяин и не успел отстроить дома, земля оставалась его собственностью. А не успевали отстроиться разные люди.
На Драчовой улице продал кафтаннику свой неотстроенный двор рожечник Ивашко. Осталось пустовать тяглое место ушедшего «кормиться в миру» гусельника Богдашки...
Профессий было множество — перепись называла их около двухсот пятидесяти. Были здесь железники, котельники, сабельники, игольники, были харчевники, блинники, пирожники, медовщики. Были заплечных дел мастера и денежные мастера. Были и печатники, словолитцы, книжные переплетчики, переводчики. Был и «перюшнова дела мастер» — парикмахер, выделывавший парики. Вот и суди тут о привычном представлении, что появились парики в русском обиходе в петровское время, да и то привозившиеся из-за рубежа!
Да что там перепись. Описи имущества в боярских домах тех же лет подтверждают: «накладные волосы длинные» встречались нередко. И разве не говорит само за себя то, что был «перюшнова дела мастер» местным, русским, хотя, возможно, и единственным в городе. Впрочем, единственным в Москве, судя по переписи, оставался и лекарь — иноземец Олферий Олферьев. Единственным среди рудометов, которые «отворяли кровь», специалистов по лечебным травам — зелейщиков. Имел он свой двор «в Казенной улице от Евпла Великого по другой стороне на праве» (так определялся тогда точный московский адрес) и врачевал не царскую семью, а обращавшихся к нему горожан.
Так было с медиками в 1620 году, а спустя каких-нибудь 18 лет лекари появляются на многих улицах Москвы и все в собственных дворах, иначе говоря, обосновавшиеся на долгое житье. К 1660-м годам их можно найти по всему городу и в том числе докторов — звание, которым отмечалась высшая ступень медицинских знаний, причем половину лекарей составляли русские специалисты. На Сретенке, в Кисельном переулке, имеет двор лекарь Иван Губин, у Мясницких ворот «аптековские полаты лекарь» Федот Васильев и лекарь-иноземец Фрол Иванов. От Сретенки до Покровки располагаются лекари Карп Григорьев и Дмитрий Микитин, на Покровке «дохтур» Иван Андреев и лекарь Ортемья Назарьев, и так по всему Белому и Земляному городу.
Откуда могла возникнуть эта неожиданная тяга к медицине и доверие к ней? О чем это говорит — о неких национальных русских особенностях или совсем о другом — о прямой связи с процессами, происходившими в жизни народов всех европейских стран, будь то Франция, Голландия или Англия? Ведь именно в эти десятилетия анатомия и физиология становятся предметом всеобщего увлечения; слишком наглядны и понятны каждому их успехи. Имена врачей начинают соперничать по своей популярности с именами государственных деятелей, а собрания анатомических препаратов составляют первые публичные музеи.
И вот в Москве не только стремительно растет число ученых медиков, но и уменьшается число рудометов. Становится значительно меньше даже зелейщиков. Зато ширится Аптекарская палата, где лекарства изготовлялись под «досмотром» врачей.
Если кто и мог соперничать с врачами по стремительному росту численности, то это только мастера печатного книжного дела. За восемнадцать лет после первой переписи их число увеличивается без малого в семь раз. И косвенное свидетельство уважения к профессии: земли под дворы им отводятся не где-нибудь, а рядом с московской знатью и именитыми иностранцами, в устье Яузы.
Но все равно потребность в печатниках опережает любое строительство, так что на первых порах многим приходится селиться скопом, лишь бы была крыша над головой.
Соотношение профессий — словно барометр того, как и чем жила Москва. В 1620 году печатников здесь столько, сколько иконописцев, а музыкантов столько же, сколько певчих.
К концу 1630-х годов певчих становится вчетверо больше, музыкантов впятеро, печатников в семь раз, а вот иконописцев всего только втрое. Их число останется неизменным вплоть до петровских лет, и это при том, что население Москвы беспрестанно увеличивалось. Значит, все более явственно давала о себе знать потребность в каком-то ином виде изобразительного искусства.
Еще через четверть века певчих станет вдвое больше, зато в четыре с лишним раза увеличится число музыкантов. А ведь это действительно поразительно! Если даже придерживаться привычной точки зрения, что певчие связаны только со строем церковной службы, это никак не позволяет делать вывод о некоем росте религиозности. Ведь перепись приводит огромное число и тех музыкантов, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не связывались с православным богослужением. Значит, можно сделать предположение о резком росте светских, «мирских» настроений и потребностей.
Загадки возникали одна за другой. В какие только стороны, в какие приказные дела и архивные хранения не уводили размышления над переписями!
Шаху Персидскому — Государь Московский
В который раз московский государь отправлял послов в Персию с заманчивыми предложениями и богатейшими подарками. До сих пор предложения выслушивались, подарки принимались — шах и сам не оставался в долгу, — но договора, к которому стремились москвичи, по-прежнему не было. Теперь сокольничий Ф. Я. Милославский вез Аббасу II среди других подношений «для соблазну» и вовсе необыкновенную вещь — орган. И не какой-нибудь маленький, портативный, а настоящий, большой, с редкой тщательностью и искусством отделанный инструмент. В описании имущества посольства сказано следующее:
«...Органы большие в дереве черном немецком с резью, о трех голосах, четвертый голос заводной, самоигральной; а в них 18 ящиков, а на ящиках и на органах 38 травок позолоченых...»
Идея подарка принадлежала самому Алексею Михайловичу. Но главное осложнение заключалось не в условиях отправки, хотя везти инструмент можно было только в разобранном виде на особой барже — путь посольства на Исфагань лежал по Москве-реке, Оке, Волге и Каспию. Все упиралось в мастера, который не мог его не сопровождать, чтобы на месте собрать и «действие показать». По случаю особенной ответственности дела пришлось поступиться лучшим из мастеров, к тому же музыкантом Симоном Гутовским, и царь беспокоился: не будет ли из-за его отъезда задержки в «строении» других инструментов — как-никак путь в одну только сторону занимал без малого год.
Документы не оставляют ни малейших сомнений: орган был «построен» именно в Москве, в мастерской, которая располагалась в Кремле, имела много мастеров и была завалена заказами. «Строились» здесь и органы, и клавесины для царского обихода — каждому из царских детей клавесины, например, делались по возрасту: от самых маленьких, полуигрушечных, до обычных инструментов. Делались они и для заказчиков со стороны. Нередко служили подарками.
Царевна Софья заказала для своего любимца Василия Голицына сложнейшее по конструкции бюро-«кабинет», в одном крыле которого помещался маленький клавесин, в другом — такой же небольшой орган. Но здесь уже была дань моде.
Успех посольства Ф. Я. Милославского превзошел все ожидания. Осенью 1664 года, через два с лишним года по выезде из Москвы, оно возвращается с полной победой: шах Аббас разрешил русским купцам беспошлинно торговать на всех принадлежащих ему землях. Какую роль сыграл в этом неожиданном решении московский орган — неизвестно. Но известно, что особой просьбой шаха было прислать ему второй такой же инструмент. Больше того — Аббас готов был заплатить за него любую цену. Немедленно последовавшим указом Алексей Михайлович распорядился начать «строить» новый орган на этот раз на 500 труб и 12 регистров. Шах не удовлетворился и этим. Спустя несколько лет персидские послы разыскивали в Москве уже для покупки частным порядком еще один орган.
Был ли московский орган первым в азиатских странах? Вполне возможно. И во всяком случае он принес московской мастерской громкую славу на Востоке. В ожидании посольства от русского царя бухарский хан в нарушение принятого дипломатического этикета заранее заказывает себе подарок: ему нужен орган и органист. В 1675 году русские послы увозят в Среднюю Азию и инструмент, и «игреца». На этот раз выбор пал на «Кормового двора подключника» Федора Текутьева.
Федор Текутьев не был городским музыкантом. Против его имени никогда не встречалось пометки об этой профессии. А ведь игра на органе требовала не только специального обучения — она предполагала возможность упражнения на инструменте. И если сегодня органами располагают только крупнейшие концертные залы страны (да и так ли их много всего!), то на что же мог рассчитывать рядовой чиновник триста лет назад?
И вот в промежутке между посольствами в Персию и Бухару, в 1671 году, московская городская хроника отмечает ничем не выдающийся случай. Сторожа остановили несколько подвод, на которых ехали из Немецкой слободы музыканты со своими инструментами — органом и клавесином. Музыканты назвались холопами Воротынских и Долгоруких, которые с разрешения своих господ играют по разным домам «в арганы, и в цимбалы, и в скрипки и тем кормятся». Объяснение было принято без возражений...
Составлявшиеся в тот же период описи имущества боярских домов — иногда в связи с наследованием, иногда из-за конфискации «мения» по царскому указу — говорят что орган был обычной частью обстановки столовых палат, по примеру Грановитой палаты Кремля, где происходили все торжественные «государевы столы».
Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей (столько же стоил и двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника) — цена вполне доступная для бояр и служилого дворянства.
И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только московская аристократия. Органы составляли собственность многих городских музыкантов, не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.
Органист — частая профессия для московских переписей. Были среди них иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинской улице Китай-города Юрья, он же «цынбальник» — клавесинист.
Но вот использовался орган совсем не так, как в наши дни. Случалось, звучал он и один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в первые годы XVIII века играл двадцать один органист, из них четырнадцать русских и семь иностранцев, и все со своими органами. Так же часто с органом выступали литаврщики и трубники, но только трубниками открывалась совсем особая страница московской жизни.
От рожка до фагота
В том, что гусельник Богдашка и рожечник Ивашка с Драчовой улицы так и не отстроили своих дворов, не было ничего удивительного: мало ли как складывались у людей судьбы. Но вот почему не восстанавливали своих домов другие московские гусляры и рожечники? К середине века становится их в городе совсем немного. Может, решили уехать из Москвы, может, не сумели заработать нужных денег и из хозяев дворов превратились в «соседей», «подсоседников», а то и вовсе «захребетников», как назывались те, кто пользовался домом на чужой земле, частью снятого дома или жил в одном помещении с хозяйской семьей. К тому же бессемейных — бобылей — было в то время в русских городах множество, иногда больше половины мужчин.
Как бы там ни было, верно одно — спрос на такого рода музыку в Москве явно падал. Зато все больше становится среди городских музыкантов трубников, которые играли не на каких-нибудь примитивных инструментах, но на... гобое и валторне. Иначе говоря, Московия одновременно разделила с Европой увлечение музыкальными новинками.
Независимые, достаточно зажиточные — у каждого свой двор — некоторые на военной службе («трубники рейтарского строю» имелись в каждом полку задолго до появления музыкантов Преображенского и Семеновского полков при Петре I), трубники чаще всего «кормились от горожан». Были среди них и признанные виртуозы — трубные мастера. Были специалисты-педагоги, у которых жили ученики. Для духовиков была создана и первая государственная музыкальная школа — «государев съезжий двор трубного учения», памятью о котором осталось название переулка у нынешней площади Восстания — Трубниковский.
Переписи сохранили еще одну, казалось бы, несущественную подробность, которая тем не менее ярче любых примеров говорит, каким уважением пользовались среди остальных музыкантов именно трубники. Гусельников и рожечников называли всегда уничижительными именами без отчеств и тем более фамилий. Органисты заслуживали полного имени, но и только. Зато трубников величали обязательно по имени-отчеству, а нередко и фамилии. Такую честь в XVII веке надо было заслужить.
Как раз трубников охотно приглашали из-за рубежа — способ познакомиться и с новой музыкой, и с совершенствовавшимися инструментами, и с модной манерой исполнения. Ради этого не скупились на плату, чтобы задержать хоть ненадолго и тех музыкантов, которые приезжали в составе самых пышных посольств.
А вот рожечники продолжали исчезать. К 30-м годам XVIII века их уже нет ни в Москве, ни в окрестных селах. Несмотря на строжайший, грозивший всеми карами приказ Анны Иоанновны, их удалось разыскать для потешной свадьбы всего только четырех, да и то «в летах». Гусельники же к этому времени останутся только в числе придворных музыкантов. Городские переписи забудут об этой профессии.
Но все-таки самым удивительным было то, что никогда, ни в какой связи с органистами или духовиками в документах не называлась Немецкая слобода. А ведь это с ней, и только с ней, принято связывать появление в Московии всего «западного», значит, и этих инструментов.
Легенда о Немецкой слободе
«Общеизвестно, что...» — без этой формулы не обойтись, обращаясь к хрестоматийной истории Немецкой слободы. Действительно, слишком известной, слишком заученной со школьных лет.
Общеизвестно, что существовала слобода весь XVII век. Что селили в ней всех приезжавших в Москву иностранцев. Что составляла слобода свой особый, старательно отгораживаемый от московской жизни мирок. Что предубеждение против «немцев» было слишком сильным и контакты с москвичами всегда могли для них оказаться опасными. Что, наконец, близость к слободе помогла в свое время Петру познакомиться и освоиться с запрещенным Западом, да и не только Петру.
Все так. Но как быть, если на самом деле на протяжении почти всего XVII столетия Немецкой слободы, той самой, на Яузе, неподалеку от села Преображенского и любимого дворца Петра, попросту... не существовало? Сгоревшая дотла в пожарах 1611 года, она оставалась пепелищем вплоть до 1662 года.
Как быть, если среди 200 тысяч жителей, которых насчитывала Москва в середине XVII века, было 28 тысяч иностранцев, и ведь это до восстановления Немецкой слободы? Могла ли седьмая часть города оказаться за эдакой китайской стеной и где такая стена проходила?
А чего стоят одни сохранившиеся в городских документах челобитные с просьбами ограничить то число иностранцев в центре Москвы, особенно английских купцов, — не хочется русским купцам с ними тягаться, — то их число в отдельных районах.
Никаких мер по челобитным не принималось. Да и какие могли быть меры, когда в основном законодательном документе времен Алексея Михайловича — «Уложении» — глава XVI прямо гласила, что внутри Московского уезда разрешен раз и навсегда обмен поместий «всяких чинов людей с московскими же всяких чинов людьми, и с городовыми дворяны и детьми боярскими и с иноземцами, четверть на четверть, и жилое на жилое, и пустое на пустое...». А ведь, помимо всего остального, эта глава утверждала, что владели этими землями иноземцы...
Больше того. Городские документы свидетельствуют, что жили иностранцы по всей Москве, селились в зависимости от рода занятий — где удобней, где удавалось купить двор. И это одновременно с тем, что «немецкие» — иноземческие — слободы существовали еще задолго до XVII века, разбросанные по всему городу и никакими стенами или заставами от него не отделенные. Между нынешними улицами Горького и Чехова (Тверской и Малой Дмитровкой) располагалась испокон веку слобода собственно Немецкая. У Воронцова поля — Иноземская, которая еще в 1638 году имела 52 двора. У старых Калужских ворот (нынешней Октябрьской площади) — Панская. На Николо-Ямской — Греческая. В Замоскворечье — Татарская и Толмацкая, где издавна селились переводчики. А в появившейся после взятия Смоленска Мещанской слободе, где селились прежде всего выходцы из польских и литовских земель, уже в 1684 году — через 12 лет после основания — насчитывалось 692 двора.
Посольский приказ подробно отмечал приезд и выезд из Московии каждого иноземца, и, судя по его делам, ехали в Москву охотно — и по приглашению на царскую службу, и по своей воле. Не говоря о хороших условиях, богатых заработках, была еще одна важная для того столетия причина, из-за которой тянулись со всех сторон в русское государство, — его известная по Европе веротерпимость.
Тогда как отзвуки религиозных войн, постоянные столкновения между католиками, протестантами, лютеранами, кальвинистами, магометанами наконец делали для многих невозможной жизнь в родных местах, русское правительство интересовалось только профессией. Хорошему мастеру никто не мешал жить по-своему.
(Другое дело, что для самих москвичей все выглядело совсем иначе Православная церковь своих позиций уступать не собиралась. «Чужих» церквей в центре города строить не разрешалось. В иноземческих слободах тоже принуждены были обходиться своего рода молельными домами, безо всякой внешней декорации богослужений, без колоколов и музыкальных инструментов, особенно органов. И уж во всяком случае, речи не могло быть об иноверческой проповеди. Появившийся в Москве с этой целью известный на всю Европу и повсюду преследовавшийся мистик и «духовидец» Кульман из Бреславля был сожжен в срубе вместе со своим товарищем купцом Нордманом в 1689 году за то, что «чинили в Москве многие ереси и свою братию иноземцев прельщали».)
Кто только не жил в Москве! Англичане, итальянцы, датчане, французы, греки, шведы, голландцы, немцы, персы, турки, татары и считавшиеся почти своими, несмотря на все войны, кончившиеся и продолжавшиеся, поляки. Зато круг профессий был значительно более ограничен.
С самого начала столетия постоянно требовались военные специалисты. Затруднений с приглашением их на русскую службу не было, поскольку после только что закончившейся в Европе 30-летней войны осталось их без дела много. Приезжали строители, архитекторы, инженеры, врачи, музыканты и очень редко художники, даже прикладники. Так же сложился состав и Новонемецкой слободы на Яузе, иначе — на Кокуе.
На две трети состояла вновь отстраивавшаяся слобода из офицеров. Ремесленники селились в Новонемецкой слободе очень неохотно. Художников и музыкантов не было совсем, как не было, впрочем, и органов. Местных жителей это не смущало. Они вполне удовлетворялись услугами городских музыкантов.
Что ж, фактов собиралось так много, что оставалось признать: легенда о Немецкой слободе проверки ими не выдерживала...
«Еще не знаем — уже знаем». Между этими рубежами естественно укладываются знания изо всех почти видов наук, кроме истории. Для исторической науки возникает еще одна, промежуточная ступень: как будто знаем. Доказанность факта и, следовательно, вывода из него по мере развития науки становится проблемой все более сложной и острой. «Общеизвестно, что...» — этого мало. Откуда известно, как, каким образом установлено, чем именно подтверждено и доказано — иначе в канву знаний неизбежно начнет вплетаться легенда. Путешествие в прошлое только тогда и может стать настоящим путешествием, если в нем «общеизвестное» будет документально установлено, выверено без малейших поправок на домысел и догадку. Если все будет соответствовать действительности, отделенной от нас столетиями, послужившей почвой для бесчисленного множества фантазий и легенд и все же возрождающейся перед нашими глазами в своем подлинном бытии.
Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), фонд Министерства юстиции, «Перепись московских дворов в 1620 году», «Переписная книга г. Москвы 1638 года», «Переписные книги г. Москвы 1665—1676 годов».
Н. Молева, кандидат искусствоведения
Схема расположения московских слобод в XVII веке
Обращаясь к плану старой Москвы с нанесенными на нем обозначениями разных слобод, можно увидеть некоторые особенности в их месторасположении. Так, почти все дворцовые и казенные слободы находились за пределами Белого города; часть этих слобод отстояла даже на значительном расстоянии от Земляного вала, так как они образовались из пригородных дворцовых же сел. Наиболее густая группа названных слобод стояла в западной части Земляного города, в местности за нынешней Арбатской площадью. Будучи расположены неподалеку от Кремля, с которым их связывала Смоленская дорога-улица (позднее Воздвиженка, а ныне улица Калинина), они обслуживали колоссальное хозяйство царского двора.
Названия слобод в этой части Москвы: Столовая, Скатертная (раньше Сторожевая), Поварская, Хлебная, Конюшенная и т.п. - сами по себе говорят о роде занятий их населения. Причина, по которой ямские слободы были расположены на окраинах города, за чертой его вала, ясна. Понятна также причина, по которой ремесленные слободы, вроде Гончарной, Кузнечной и т.п., с мастерскими, применявшими огонь, в большинстве случаев тоже находились на тогдашней периферии столицы и по возможности неподалеку от воды.
Военные слободы почти все находились в черте Земляного города, у его ворот, причем, как увидим дальше, по соображениям стратегического характера большая часть их заняла Замоскворечье. Монастырские слободы располагались около монастырей, кроме слобод Чудова и Вознесенского монастырей, находившихся в Кремле. Монастыри стояли повсюду: в Китай-городе, в Белом городе, в Земляном городе и за его пределами, и обычно при них имелись слободы и слободки.
Известны слободы Алексеевского, Петровского, Савинского, Новодевичьего, Новинского, Симоновского и других монастырей. Одна слобода кремлевского Чудова монастыря стояла в районе Рождественки (ныне улица Жданова), другая работная слобода этого монастыря в XVII веке находилась неподалеку от Девичьего поля; память о ней сохранилась в названии улицы Чудовки. В начале XVII века Троице-Сергиев монастырь имел слободу в Занеглименье, за Сретенскими воротами Земляного города (за нынешней Колхозной площадью). Все патриаршие слободы лежали в Земляном городе и за его чертой. Так, патриаршая Козья слобода лежала там, где теперь Пионерские пруды (бывш. Патриаршие); память об этой слободе сохранилась в названиях Большого и Малого Козихинских переулков. Неподалеку от площади Восстания (бывш. Кудринская) находилась другая патриаршая слобода, Новинская, центром которой был Новый, или Новинский, монастырь; по соседству был устроен Конюшенный патриарший двор - рядом с ним жили конюхи, почему вся местность называлась Конюшки.
Память об этой обширной слободе, простиравшейся до Пресненских прудов , где было большое рыбное хозяйство, сохранилась в названиях Конюшковской улицы, Конюшковских и Новинских переулков. Возле нынешнего Киевского вокзала лежала патриаршая слобода рыбаков - Бережки, о которой напоминает Бережковская набережная. Против этой слободы, на левом берегу Москвы-реки, в XV веке находилось подворье Ростовского епископа с рабочими слободками вокруг; память об архиепископском подворье и его слободках сохранилась в названиях современных Ростовских переулков и набережной.
Что касается «черных» слобод, то всего лишь семь таких поселков находилось в черте Белого города, большая же часть их стояла вне его стен, а семь были расположены даже за чертой Земляного города.
Полного списка «черных» слобод и сотен в Москве для XVI века составить нельзя, однако в основном можно восстановить районы, занятые тогда «черными» посадскими людьми. Судя по названиям слобод и по документальным данным XVII века, эти территориальные объединения могут быть прослежены в виде ряда поселков от Чертолья (ныне район Кропоткинской площади) до Покровки; далее, в районе Воронцова поля (теперь улица Обуха) и Заяузья лежали группы слобод, в Замоскворечье - Ордынская сотня, Кожевническая и ряд других промысловых поселков.
В административно-полицейском отношении старая Москва разделялась на особые участки. Из летописей Софийской и Воскресенской узнаем, что они были установлены по указу Ивана III еще в 1504 году, главным образом для предупреждения пожаров.
В XVII веке Москва разделялась сначала на 12, а позднее на 17 таких участков, состоявших в ведении объезжих голов. Эти должностные лица из служилого дворянства следили за порядком, разбирали мелкие тяжбы, вели предварительное дознание касательно участковых дел, заботились о противопожарных мерах и т.п. Число и размеры участков не были постоянными, они определялись, говорит С.К. Богоявленский, текущими потребностями: «…в спокойное время число участков сокращалось и каждый участок увеличивался в размерах, а в неспокойное, «бунташное» время число участков увеличивалось и размеры их уменьшались. Только Кремль неизменно составлял один участок. Небольшой по площади Китай-город обыкновенно был также в ведении одного головы, но во время волнений разделялся Ильинкой (улица Куйбышева. - В.С.) на два участка. В Белом городе было обыкновенно 4 участка, а при нужде число их увеличивалось до 7. Земляной город с его беспокойным населением, состоявшим преимущественно из ремесленников и мелких торговцев, подвергался более частым и причудливым переделам; тут было от 7 до 11 участков».
После кремлевского участка самым важным считался Китайгородский, потому что в торговых рядах, гостиных дворах, погребах и складах Китай-города хранилась масса различных товаров, «мягкой рухляди» (мехов), заморских вин и пр. В соответствии с этим сюда всегда назначали человека опытного, обычно кого-нибудь из стольников, прикомандировывая к нему дьяка, старого подьячего, трех молодых, несколько решеточных приказчиков и 10-12 стрельцов, а иногда, вместо них, чернослободцев.
В настоящее время топографическое расположение какого-либо городского владения определяется указанием на административно-милицейский район, улицу (переулок или площадь) и номер дома. Судя по купчим XVII века, старая Москва имела тогда свои топографические обозначения, а именно: часть города по признаку его укрепленной черты (Кремль, Китай-город и т. д.), название какого-нибудь урочища (Кучково поле, Болото, Вшивая горка и т.п.), название приходской церкви и слободы. Улица, как правило, не указывалась, так как только большие улицы прочно сохраняли за собой свои названия, другие же или вовсе не имели их, или утрачивали, или меняли. Случалось даже, что в одном и том же официальном документе одна и та же улица называлась по-разному. Так, в писцовой книге Казенной слободы (где теперь Большой и Малый Казенные переулки) были описаны дворы в Дворянкине переулке, и тут же говорится, что эти дворы стоят на Винокурове улице.
История основания храма. Печатная
слобода
(причт и прихожане в первой половине 17 века)
История Печатной слободы, где в начале 17 века была построена деревянная церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, начинается раньше и связана с историей возникновения самого печатного дела на Руси. Как известно, еще в 1553 году Иван Грозный по совету митрополита Макария решил устроить в Москве книгопечатню, для чего и повелел построить особый дом на Никольской улице, в Китай-городе, получивший название Печатный двор. Руководителями государевого дела были поставлены Петр Тимофеев (Мстиславец) и диакон Николо-Гостунского собора в Кремле Иван Федоров. Новое предприятие потребовало многих рабочих рук, таковые наемные мастеровые явились в Москву из разных мест обучиться печатному делу. Жили многие печатники первоначально на Никольской улице, близ самой Печатни, а частью в Кремле, недалеко от . У печатников была и еше одна приходская церковь – Успения Божией Матери на Чижевском подворье. Первоначально она была устроена как придельная к церкви святых Жен Мироносиц одноименного монастырька на «Никольском крестце» (перекрестке) против Печатного двора. Еще в начале 17 века вплотную к Мироносицкой церкви вплотную стояла церковь св.Михаила Малеина (вероятно, прежде тоже монастырская). Обе церкви были деревянными и в 1626 году сгорели, а в 1647 г. новый владелец усадьбы М.М.Салтыков строит каменную Мироносицкую церковь с приделом Успения Пресвятой Богородицы. При этом Успенская церковь считается домовым храмом, а Мироносицкая – приходским храмом Печатного двора, здесь освящаются книги.
Но в это время уже существует и деревянная церковь за каменными Сретенскими воротами Белого города, где в конце 16 века печатникам была пожалована земля. Первое упоминание о ней относится к 1631-32 гг.
Печатники поселились на земле , где уже существовали поселения с середины 16 века. Издревле улица, получившая затем название Устретенская (Встретенская) или Сретенская была частью большой дороги в северные города Ростово-Суздальской Руси. С 14 века она стала дорогой в Троице-Сергиев монастырь, а со второй половины 16 – дорогой к Белому морю и его главному порту городу Архангельску, построенному в 1584 году. Именно этой дорогой ехал в Москву сын холмогорского крестьянина – Михайло Ломоносов.
Интересно, что вблизи этих мест, далее по Лубянке, которая до 19 века целиком именовалась Сретенкой, в 16 веке жили новгородцы и псковичи, выведенные Василием III с родины в 1510 году. События этого времени переплетены с историей некоторых храмов. Так, церковь архидиакона Евпла построена Иваном III в память заключения мира с новгородцами (1471 г.), а церковь Сретения на поле, построили в 1482 году псковские мастера.
Дорога, ставшая впоследствии Сретенской улицей, приводила к каменным воротам, построенным как и стены Белого города в 1586-1593 гг. До набега на Москву крымского хана Довлет-Гирея и пожара в 1571 году некоторые улицы Белого города завершались решетками, которые запирались на ночь, и возле которых в дежурили «объезжие головы». На Лубянке такая решетка стояла у церкви Введения Богородицы, в Псковичах, на пересечении современных улиц Большой Лубянки и Кузнецкого моста, где находилось имение князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Здесь, у «введенской решетки», возле своего приходского храма, 19 марта 1611 года вместе с пушкарями Пушечного двора Пожарский отбил поляков, наступающих из Китай-города и, как сказано о нем, «изнемогши от ран, паде на землю». На этих улицах преимущественно жила знать – бояре и дворяне, находящиеся на царской службе, почему и вся земля называлась белой, т.е свободной от налогов. В целях лучшей защиты города от набегов неприятеля и от пожаров при царе Федоре Иоанновиче знаменитым зодчим Федором Савельичем Конем была построена массивная крепостная стена с десятью воротами и многими башнями. В Москве на то время было очень много мелких речек и безымянных ручьев. (см. Фрагмент Сигизмундова плана, торг на реке Неглинной, 1610 г.). Все они (например, притоки Неглинной со стороны будущего Рождественского бульвара) были пущены в ров, устроенный подле стен Белого города. За стенами его располагался Деревянный город или Скородом , здесь все постройки были деревянные и строились наскоро, т.к. чаще были подвержены пожарам и первые страдали от нападения неприятеля. Деревянным город назывался еще и потому, что в 1592-1593 гг. Борис Годунов построил вокруг него земляной вал с деревянной стеной и со рвом впереди. В стене было устроено 34 башни с воротами и более сотни глухих башен. Стены земляного вала много раз горели. Первый раз – в 1571 году, затем – в 1611 году, во время польской интервенции, еще до упоминания храма в Печатниках. В 1638-1641 году, когда уже существовала деревянная церковь, вал укреплялся, а в 1659 году была выстроена новая стена – «острог» из ряда толстых заостренных бревен. С 1683 года при воротах взималась пошлина с привозимых в город дров и сена. В отличие от жителей Белого города население Скородома именовалось черным, т.к. было обложено налогами с земельной собственности, а слободы, располагавшиеся здесь – черными сотнями. ( см. План Скородома. Избрание на царство Михаила Федоровича Романова, 1613 г.)
К моменту возникновения Печатной слободы в начале Сретенской улицы здесь существовали дворы многих ремесленников и торговцев, еще ранее переселившихся за Сретенские ворота. Вся местность между будущей Трубной улицей и Костянским переулком именовалась – «за Устретенскими вороты в Деревянном городе Новая слобода». Земля в районе Костянского переулка в начале 17 века принадлежала кн.Дмитрию Михайловичу Пожарскому, жившему неподалеку, на Лубянке, вообще многие дворы слободы, «лежащие впусте» после пожара 1611 года, отдавались правительством под огороды знатным придворным людям.
К моменту поселения здесь печатников в слободе числилось более 60-ти дворов, а в них – множество людей, представителей самых разнообразных профессий. Среди них: ветошники, плотники, скорняки, сапожники, кафтанники, седельники, дегтяри, сабельники, рыбники, сусальники, серебряники… В центре Сретенки находилась обширная Пушкарская слобода, где жили пушкари - артиллеристы. Слобода, располагавшаяся ближе к стенам земляного вала, по обе стороны Сретенки, называлась Панкратьевской черной слободой, по существовавшему там одноименному храму. При царе Алексее Михайловиче в Панкратьевской слободе были поставлены дворы стрельцов поселенного здесь приказа (полка) . В 1698 году Петр ликвидировал стрелецкое войско и выселил из москвы всех стрельцов с их семьями.
У Сретенских ворот в 17 веке было много мясных лавок, которые позднее были переведены ближе к Сухаревской площади, а переулок долго еще сохранял название Мясной. В районе будущаго Колокольникова переулка с 1680 года находился колокольный завод Ф.Д.Моторина (с 1730 года отливавшего Царь-колокол). Вообще вся местность долгое время сохраняла торгово-ремесленный характер пригорода, определивший и будущую планировку Сретенки – чрезвычайную изрезанность переулками, типичную для слобод 16-17 веков, и мелкие домовладения. Вплоть до конца 18 века здесь устраивались «базары», на которые съезжались окрестные крестьяне, в иные дни народ так стеснял улицу, что по ней было ни проехать, ни пройти, пока наконец по представлению полиции торг не перенесли за Земляной вал, к Сухаревой башне.
Печатники, поселились вдоль ручья, протекавшего между Сретенкой и Трубной улицей, во Рву, под стенами Белого города, т.е. в 17 веке слобода занимала и территорию Рождественского бульвара. Около 1630 года в слободе уже существовала деревянная церковь, именуемая с этого времени «в Земляном городе», «в Печатной слободе у Сретенских ворот», «за Устретенскими воротами Белого города, в Печатниках» и т. д., а рядом – в Пушкарской слободе – уже значатся церковь преп.Сергия и Спаса Преображения (обе «в Пушкарях»), далее по Сретенке – Троицы в Листах (или «на Листах» и Панкратиевская.
В Архиве Приказа Печатного двора сохранились документы, позволяющие составить представление о первых священнослужителях и прихожанах Успенского храма. О первом настоятеле храма известно лишь то, что он был вместе с успенским же диаконом одним из покупателей Учебной Псалтири (издания 1632 г.) Имена этих священнослужителей: священник Иосиф и диакон Ерофей . Книгораспространение шло разными способами: через лавку Печатного двора и через книжные торги. Обычно книги отдавались в торговые ряды (житные, крупяные...) по нескольку экземпляров. В Белом городе было 18 таких рядов, причем, самым «книжным» считалось место на Сретенке. В 40-е годы 17 века Успенский храм упоминается неоднократно в числе приходов, покупающих книги Печатного двора. И неудивительно, что из московских церквей, приобретающих особенно большое количество книг, выделяется наш храм и церковь Николы Гостунского, это - храмы первопечатников, и здесь живут мастеровые типографии.
Печатники были люди уважаемые, многие спецальности требовали подлинного мастерства и достаточной грамотности, но было среди них и много людей пришлых, прибывших в Москву на заработки, не справлявшихся с работой, впавших, как про них тогда говорилось, в «скорбь» (в известный русскому человеку недуг) и от дела быстро отставших. Из Переписной книги 1638 года и из документов Печатного приказа (РГАДА) известны имена печатников, живших в Печатной слободе, в приходе церкви Успения Пресвятой Богородицы, что в Печатниках. Сама по себе эта Переписная книга интересна тем, что особенной задачей переписи являлось выявить наличие оружия у населения на случай возможного нападения неприятеля. Выясняется, что из ста двух человек (мужского населения) 63 держат при себе пищали или рогатины и лишь у 39 не имеют ружья и впредь готовить не хотят. Про печатников говорится, что они «ружья у себя никакого не сказали». В слободе на 1638 год значится 27 дворов печатных мастеров (35 человек) и три церковных двора, из которых один принадлежит уже упоминавшемуся попу Иосифу. Значатся в приходе и два дьячка – Фрол Осипов и Афанасий . Среди упоминаемых здесь печатников – мастеровые самых разных специальностей: наборщики (самые квалифицированные), торедорщики, батыйщики (или батырщики), переплетчики; есть также столяры и сторожа.
В Печатной слободе жили не только печатники. Переписная книга упоминает в успенском приходе и другие дворы:
государевых мастеровых людей разных чинов (например, Ямского Приказу подъячего Данила Васильева, Поместного Приказу подъячего Микиты Головнина, Казенного Двора подъячего Федора Антипина, Челобитного Приказу сторожа Ивашка Иванова, Каменного Приказу сторожа Климка Кондратьева, сытника Афанасия Вильяшева и других);
дворян московских (князей Петра и Бориса Вяземских, Гаврилы Островского);
жильцов иноземных («греченинов», «немчинов», «иноземцев»), а также двор греческого толмача (переводчика) – Дементия Чарнцова.
В 1654 году, при царе Алексее Михайловиче, Москву постигла страшная моровая язва. Неизвестно, в какой степени коснулась она Успенского храма, но хроника тех лет донесла до нас сведения, что почти все население в Москве вымерло. В соборах Кремля осталось: в Успенском – 1 священник, 1 диакон, в Благовещенском – 1 священник, из Архангельского собора протопоп «сбежал в деревню». В Чудовом монастыре умерло 182 монаха (осталось 16), в Вознесенском монастыре умерло 90 монахинь (осталось 38).
Известно, что к 1659 году прежняя деревянная церковь сильно обветшала, и вместо нее на старом месте была воздвигнута . Упоминается и священник, служивший здесь в 1679 году – Пимен Миронов .
Наконец, на исходе 17 века (как говорится в Клировых ведомостях, около 1695 года) жители Печатной слободы соорудили одноглавую каменную церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы без приделов, с трапезою и шатрообразною колокольнею. Событие это произошло в царствование Петра Первого, при патриархе Адриане (ум. в 1700 г.). К сожалению, Храмозданной грамоты на каменную церковь не сохранилось. Клировые ведомости сообщают, что до 18 века рядом с Успенскою, за Сретенскими воротами существовала еще и другая, Знаменская церковь, тоже деревянная, но в 1722 году ее уже нет, и судьба ее неизвестна.
На вторую половину 17 века сохранились и другие Переписные книги. Например, Переписная книга 1665 – 76 гг. (Перепись, судя по всему необходима была для некоторого контроля населения, особенно среди слобожан, для чего избирались специальные десяцкие – «объезжие головы», следившие за бережением огня и за воровством. В Печатниках такие десяцкие: кружевник Симонка Степанов, батыйщик Юрька Алексеев, наборщик Сенка Гаврилов. Печатники живут не только в Печатной, но и в соседней Панкратиевской слободе, ближе к Земляному валу, который до нач. 18 века еще существует в целостном виде, хотя роль укрепления уже не играет. Из других чинов, живущих в Приходе Успенского храма назову несколько имен: знаменщик Федор Анкидинов, иконнго дела чертещик (чертежник) Афонька Фомин, боярин князь Иван Петрович Пронский, боярин князь Иван Алексеевич Воротынский, князь Никита Васильевич Елецкий, стольник князь Моисей Григорьевич Львов, стольник Афанасий Денисович Фонбисин .
На конец века близлежащие храмы тоже уже каменные:
Троицы в Листах – 1661 г.
Спаса Преображения в Пушкарях – 1683 г.
Сергия в Пушкарях – 1689 г.
Мученика Панкратия – 1700 г.
К сожалению, на момент построения каменного храма и первое десятилетие 18 века нам ничего неизвестно о священнослужителях и о причте.
Храм св.Николая Гостунского в Кремле построен в 1506 году, до перенесения в него чудотворной икон из села Гостунь именовался - храм Николая Льняного. Был снесен в 1816 году.
Почти вся Москва была разделена на многочисленные слободы, число которых в XVII в. достигло полутора сотен. В каждой слободе жили люди, объединённые по какому-либо признаку. Стрельцы и солдаты селились в слободах, расположенных вдоль стены Земляного города и в Замоскворечье. У въездов в город находились ямские слободы. В особой слободе в Сокольниках проживали люди, приставленные к царской соколиной охоте. Много было ремесленных слобод. В Бронной слободе жили мастера, изготавливавшие воинские доспехи, в Басманной - булочники, выпекавшие особый сорт хлеба - «басман», в Хамовной - ткачи, в Кадашевской - полотняные мастера. Существовали также Кузнецкая, Кожевенная, Гончарная, Таганская, Поварская, Мясницкая, Сыромятническая, Колпачная и другие слободы. Московские ремесленники владели сотнями специальностей, и их продукцию хорошо знали жители многих русских городов. Особенно славились московские оружейники, ювелиры, плотники, резчики по дереву. Рядом с мелким ремесленным производством в Москве возникали мануфактуры (более крупные предприятия), выполнявшие в основном казённые заказы, - литейный Пушечный двор, монетный Денежный двор, ткацкий двор в Кадашах, Бархатный двор, Печатный двор, Большой пороховой завод и др. Часто работники этих мануфактур также проживали в особых слободах.
Польская карта Москвы 1611 г.
Москву искать богатства, - селились в Немецкой слободе. Она располагалась у реки Яузы и её притока Кокуя. Греки, армяне, грузины и татары также имели свои слободы в Москве. В особой слободе жили люди, приезжавшие с Украины и из Белоруссии, в основном горожане. Эта слобода получила название Мещанской.
Каждая московская слобода обычно занимала одну или несколько улиц и имела свой приходский храм. Все слободы делились на «белые» и «чёрные». Жители первых были освобождены от государственных повинностей, что вызывало постоянную зависть у обитателей вторых. В целом же слободское устройство являлось одной из самых ярких черт средневековой Москвы и придавало столичной жизни особую пестроту.